Наши местоимения
В редакции раздался звонок: «Это «Вашингтон пост». Мы бы хотели с кем-нибудь поговорить о… (в трубке нервный смешок) Саиде Бурятском». Американскому журналисту, видимо, сериал про Бурятского, миф о котором так усердно раздувают все игроки, уже осточертел. Но, как говорил Марк Твен, еще не было дня, чтобы газеты вышли с заголовком – «А новостей сегодня нет». Поэтому журналист ищет что-то свеженькое.
Но мне не до страданий «Вашингтон пост». Я пишу заметку про годовалого мальчика, которому срочно нужен “Иммуноглобулин”. Еще я до сих пор не нашла волонтера, который мог бы отвезти нашему подопечному ребенку в Институт имени Сеченова “Таванник”. Наши волонтеры сидят дома: спускаться в метро они боятся. Боятся, но не террористов.
Благодаря политикам и журналистам общество поделено на своих и чужих. Я, мои близкие и друзья – в стане чужих. У нас проверяют документы, обыскивают, задерживают. Нас выталкивают из автобусов и вагонов метро. Среди нас парни и девушки, которые помогают больным детям, старикам, сиротам. Нам сейчас очень трудно. Вы поняли – кому?
Рассказывает Хава Дакаева:
– Прохожие в метро запуганы и затравлены. Смотрят на меня настороженно. Видимо, ждут, когда я достану пояс, как они говорят, шахида. Я их не виню. Им с утра до вечера СМИ вдалбливают, что самый опасный сегодня человек – это девушка в платке. То есть – я.
Напротив меня садится прихиппованный парень. С бутылкой кефира. Вокруг меня – никого. Все разбежались. Тут парень, запрокинув бутылку, поднимает глаза. Мне кажется, кефир пошел не в то горло. Поперхнулся, но не уходит. Он зачем-то надевает очки, натягивает капюшон на голову, скрещивает руки на груди. Но не уходит. Теперь он похож на рэпера. Я давлюсь от смеха. Видя мое смеющееся лицо, парень немного расслабляется. Странный он какой-то.
У меня уже сняли отпечатки пальцев, потому что я – чеченка. Меня и брата забрали в отделение прямо из дома. Теперь, когда меня останавливают милиционеры, я им говорю: «Позвоните моему участковому, дактилоскопию я уже прошла».
Все, что ни делается, делается к лучшему. Если бы я не прошла дактилоскопию, я сегодня явилась бы на работу только к вечеру, потому что меня остановили в метро три милицейских патруля.
Рассказывает Ирана Сабирова:
«Что ты здесь делаешь?» – девушка на нижней ступеньке эскалатора развернулась и смотрит на меня в упор. «А ты что здесь делаешь?» – спрашиваю я у нее. Я чувствую, как растет раздражение. Мой розовый хиджаб сигнализирует прохожим об опасности.
«Я здесь живу. Я – гражданка России!» – пафосно отвечает мне та, которая ступенькой ниже. «А я родилась в этом городе», – и откуда во мне появился этот московский снобизм? Та, которая ниже ступенькой, подыскивает слова. «Ваши же взрывают в метро?» – говорит она. «Если я вышла из гаража, значит, я автобус? – спрашиваю её. – Если кто-то нарядился, как мусульманка и пошел взрывать людей, это не значит, что это делают мусульмане». «Так что, ислам не поддерживает терроризм?» – недоумевает она. Я благодарю Всевышнего, что мне удалось проявить выдержку и помочь ей немного подумать.
Вчера в вагоне метро, который сопровождал милиционер, подошла женщина, и не глядя на меня, показала через плечо большим пальцем в мою сторону, попросила: «Проверьте у нее документы». Милиционер спокойно улыбнулся и сказал: «Проверим. Мы у всех проверяем».
И вышел на следующей станции.
Рассказывает Абдурауф Емельянов:
– Мы с братьями возложили цветы на месте теракта на станции метро Лубянка. Потом я поехал в мечеть. Позвонил приятель из Таджикистана и спросил: «Ты знал, что там был Надир?» «Где там?» – не понял я и стал набирать номер Надира.
Мы с ним жили какое-то время в одной комнате студенческого общежития. Вместе учились на одном курсе – на факультете цветных и драгоценных металлов. Вместе совершали намаз. Готовили плов. Ну, знаете, как обычно братья между собой общаются? Потом с ним в одной комнате жил Ильдар.
У нас с Ильдаром в обиходе были шуточки Надира. На вопрос «Как дела?» мы отвечали друг другу его словами – «Нормално». Надир из Таджикистана, из многодетной семьи. Я даже не знал, что он был из очень бедной семьи и сильно нуждался. Скромный парень, никогда не жаловался.
Телефон Надира не отвечал. Потом братья, которые с ним жили в одной комнате, поехали на опознание в морг. Надир погиб на станции «Лубянка». Когда я клал цветы на месте трагедии, я об этом еще не знал.
Сейчас кругом – негатив, много рассказов о том, что избивают сестер. У мечети на Третьяковской поставили решетку. Милиция досматривает мусульман. В СМИ началась антиисламская кампания.
Не это ли было истинной целью террористов?
Рассказывает Баходир Гуламов:
– Надир не был дома 4 года. Этим летом и он, и его друг Ислам Эшназаров, который тоже погиб на «Лубянке», собирались жениться. В каких-то вещах Надир был для меня примером. Было такое время, что я не следил за своей речью. Он мне как-то сделал замечание. С того момента я задумался, стал фильтровать базар. Это было 4 года назад, а я до сих пор это помню…
Весть о его гибели – даже не знаю, что она сделала со мной… Я не могу объяснить и описать это чувство. Раз Аллах допустил такое, это не просто так. Все, что произошло, это сигнал свыше к тому, чтобы мы стали сплоченнее, внимательнее друг к другу, более солидарны вне зависимости от религиозной и конфессиональной принадлежности.
Мы должны стать более добрыми, милосердными и отзывчивыми. Это мое личное мнение.
…Я написала «Нам сейчас очень трудно». И подумала: почему слово НАС не включает ВАС? Может, и правда, что это и есть цель террора?..
На снимке: Ильдар Бекмансуров, Абдурауф Емельянов и Надир Каршиев. Надир погиб 29 марта на станции метро “Лубянка”
Лилия Мухамедьярова
